Князь Василий был светским человеком, который просто хотел преуспеть, при этом не желая никому зла. Интересом его жизни были планы по сближению с полезными, по его мнению, людьми. Так как Пьер Безухов внезапно стал очень богатым, у Василия созрело решение выдать замуж за него свою дочь Элен.
Что же касается самого Пьера, то он «после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою…» К неожиданно разбогатевшему молодому человеку стали относиться совершенно иначе, чем прежде: даже со злыми и враждебными происходила метаморфоза, они становились нежными и любящими. Например, старшая из княжон, ранее испытывающая к Пьеру откровенную неприязнь, переменилась к нему в отношении, делая вид, что испытывает сожаление по поводу ранее происходивших между ними недоразумений. Тем более добрее княжна стала с тех пор, когда Пьер по просьбе князя Василия подписал вексель на 30 тысяч в ее пользу.
Предлагаем ознакомиться с в романе Льва Николаевича Толстого “Война и мир”, проследить за их судьбами и узнать качества характера.
Наивный Пьер верил в искренность этих людей, начавших относиться к нему так хорошо. Но жалел и о прежних друзьях, из которых в Петербурге не осталось многих. В один из зимних дней молодой человек получил от Анны Шерер записку с приглашением, где сообщалось о прекрасной Элен, на которую невозможно не любоваться. Он согласился. Однако, девушка заманивала его в свои сети только лишь из корысти, но Пьер, смутно чувствуя, что надвигается что-то плохое, все же не мог противостать мнению светского общества.
Намерением князя Василия было женить его сына Анатоля на дочери Николая Болконского, с целью чего он решил посетить его имение. Но прежде, чем осуществить этот план, возникла необходимость решить вопрос с Пьером Безуховым, который, даже помимо своей воли, привязывался к Элен Курагиной.
Убеждая себя, что Елена – прекрасная девушка, молодой человек в душе понимал, что это далеко не так, и желал разорвать с ней отношения. Но для этого нужна была решимость, а её у Пьера не было, тем более, что внешние обстоятельства все более и более способствовали встречам с красивой дочерью князя Василия.
В день именин Элен у князя ужинало немного людей, в основном близких. Все чувствовали, что должно случиться что-то важное. Гости были в веселом настроении, только Пьер и Элен подсознательно понимали, что они сейчас находятся в центре судьбоносного события. Когда мало-помалу посетители разошлись, князь Василий с выражением торжественности на лице решительно вошел в гостиную и благословил Пьера и дочь Елену как жениха и невесту. Через полтора месяца они обвенчались.
Князь Николай Болконский получил письмо от Василия Курагина, который сообщал о скором визите к нему вместе с сыном Анатолем. Наконец, гости, к большому неудовольствию князя Николая, переступили порог дома Болконских. Но зло свое Николай Андреевич сорвал на слугах, приказав закидать снегом расчищенную для «министра» дорогу. Затем посыпались придирки – и в адрес дочери, и по поводу якобы грязной тарелки. Гнева князя испугалась даже маленькая княгиня, по этой причине не пожелавшая выйти из своей комнаты.
Однако, после обеда князь смягчился, и подошел к испуганной невестке, которая при виде его побледнела. Однако, Николай Андреевич уже был в лучшем настроении.
В виду того, что приехали гости, стали наряжать княжну Марью, забывая о том, что некрасивое лицо невозможно изменить. А девушка, понимая это, чуть не плакала и просила оставить её. Конечно, она мечтала о семейном счастье, но боялась, что из-за своей неприглядной внешности никогда не станет женой. Терзаясь такими мыслями, Марья получила утешение от Господа, который говорил с ней в сердце её: «Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить его волю».
Наконец, княжна Марья вошла в комнату, где сидели Василий Андреевич с сыном. Анатоль в первый день знакомства с дочерью князя казался очень молчаливым, однако, осознание своего превосходства прослеживалось во всем его поведении. «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться?» – будто бы говорил он своим видом.
Впрочем, затем между гостем и домочадцами завязалась непринужденная беседа, в которой активно участвовала мадмуазель Бурьен.
Сердился по поводу приезда нежеланных гостей только князь Николай, подсознательно понимая, что очень не хочет выдавать свою дочь замуж. Он был очень не рад тому, что Марья без его спроса красиво нарядилась и снова в резкой форме сделал ей замечание, чем довел бедную девушку до слез.
Однако, все три женщины – княжна Марья, Лиза и мадмуазель Бурьен – были польщены вниманием молодого человека, появившегося в их доме и, по их мнению, скрасившего однообразную жизнь.
Под впечатлением событий прошедшего дня женщины долго не могли заснуть. Марья размышляла о «добром» Анатоле, и на нее вдруг напал такой страх, что пришлось попросить горничную ночевать с ней в комнате. Мадмуазель Бурьен долго гуляла по зимнему саду, а маленькая княгиня никак не могла хорошо улечься: «все было тяжело и неловко».
Князь Николай, очень недовольный реакцией Марьи на Анатоля, чувствовал себя оскорбленным. Он замечал, что молодой человек смотрит только на мадмуазель Бурьен, и хотел открыть глаза наивной дочери.
Действительно, Анатоль стал флиртовать с компаньонкой Марьи. А князь, то становясь ласковым, то впадая в грубость, пытался в разговоре с дочерью узнать, действительно ли она хочет замуж за Анатоля. «Он тебя возьмет с приданым да кстати захватит mademoiselle Bourienne. Та будет женой, а ты…» – выпалил он в сердцах. На глазах княжны снова появились слезы. На самом деле, отец, может, сам того до конца не осознавая, хотел предостеречь свое дитя от непоправимой ошибки, хотя и предоставлял дочери в этом вопросе свободу выбора. Однако, его опасения по поводу распутного поведения гостя подтвердились. Княжна Марья увидела обнимающихся Анатоля и Бурьен. Реакция несостоявшейся невесты была удивительной: вместо того, чтобы обидеться на соперницу, она начала утешать её, обещая, что все сделает для счастья подруги, которая «так страстно его любит», «так страстно раскаивается». И, к радости отца, объявила при князе Василии, что не хочет выходить замуж за Анатоля.
Ростовы долго не получали известий о сыне Николае, как вдруг пришло письмо. Обрадованный граф зашел в свою комнату, чтобы прочитать столь долгожданную весточку. Анна Михайловна, которая до сих пор жила у Ростовых, увидев реакцию отца на письмо сына – он и рыдал, и смеялся одновременно, – предложила свою помощь. Илья поделился с ней известиями о Николае, рассказав, что он был ранен, а теперь произведен в офицеры.
Наталье Анна Михайловна сначала не хотела говорить, что пришло письмо от брата, но затем, уступив настойчивым просьбам, призналась, взяв с нее слово держать это в секрете. «Честное, благородное слово, никому не скажу…» – пообещала Наташа, но тут же помчалась с новостью к Соне. Так домашние, включая и брата Петю, и графиню (которой решили признаться позже, чтобы не расстроить) узнали о письме.
Наконец, «письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук». Каждый из членов семьи посчитал нужным передать ответную весточку. К письмам были приложены деньги – шесть тысяч на обмундирование и разные вещи.
12-го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – австрийского и русского. Николай Ростов узнал, что родные передали деньги и письма, нужно их получить у Бориса в условленном месте. Это было как нельзя кстати, потому что средства молодому человеку были крайне необходимы – и он поехал в гвардейский лагерь, который находился рядом. Наконец, друзья, Борис и Николай, полгода не видевшие друг друга, встретились. Им было о чем поговорить после вынужденной разлуки. К друзьям присоединился Андрей Болконский, которому не понравились рассуждения Ростова о том, что штабные получают награды, просто отсиживаясь в тылу. Но князь корректно, не прибегая к оскорблениям, остудил пыл молодого человека.
На следующий день после того, как состоялось свидание Бориса и Николая, прошел смотр австрийских и российских войск. Ростов, находящийся в первых рядах российской армии, радуется, видя императора, приветствующего войско. Он испытывал «чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества» и готов был без раздумий, если это понадобится, отдать жизнь за родную Отчизну, за царя. Еще большую радость произвело известие, что доблестные воины заслужили георгиевские знамена.
Николай с таким восторгом воспринял происходящее, что, увидев Андрея Болконского среди свиты, в душе сразу простил ему вчерашние слова. «В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды?!» – думал он.
На следующий день после смотра Борис принял решение поехать в Ольмюц к Андрею Болконскому, чтобы снискать расположение столь важного лица и, если возможно, по его протекции быть произведенным в адъютанты. Неудивительно, что он хотел сделать карьеру, ведь, в отличие от Николая Ростова, не имел больших денег. Невольно в душу закрадывалась зависть.
Предлагаем любознательным и вдумчивым читателям в романе Льва Николаевича Толстого “Война и мир”.
После некоторых препятствий аудиенция между Болконским и Борисом, наконец, состоялась. Андрей был рад покровительствовать молодому человеку, помочь ему продвинуться «в светском деле», чтобы потом ощущать чувство гордости за полезное дело – и привел Бориса в Ольмюцкий дворец, к князю Долгорукову. Но, как ни старался он замолвить слово за юношу, мешали преграды. Когда Андрей уже начал было просить о деле Бориса, Долгорукова внезапно вызвали к императору. Молодой офицер, так желающий продвинуться по карьерной лестнице, пока остался в Измайловском полку.
Эскадрон, в котором служил Николай Ростов, был оставлен в резерве и не участвовал в сражении по занятию города Вишау. Но русская армия смело воевала с противником, и в результате одержала блестящую победу. В то время был захвачен в плен целый эскадрон французов.
Николай стал свидетелем того, как двое казаков вели пешком пленного драгуна, которым оказался «молодой малый, альзасец, говоривший по-французски с немецким акцентом». Захваченный в плен француз просил пожалеть его лошадку.
В этот день произошло еще одно событие, сыгравшее роль в жизни Ростова. Гусары увидели проезжавшего государя Александра, и это наполнило душу Николая настоящим счастьем и восторгом. Даже его друг Денисов шутил по этому поводу, что Ростов «влюбился в царя».
Чувствительный царь Александр не остался равнодушным при виде раненых и убитых и, находясь под впечатлением, заболел. 17 ноября в Вишау приехал французский офицер по имени Савари и требовал свидания с русским императором.
Целью «присылки Савари» было предложение мира и свидания двух императоров – французского и русского, однако, государь отказался от личной встречи и на переговоры с Наполеоном был отправлен Долгоруков.
Бонопарт боялся генерального сражения, и этим хотели воспользоваться русские офицеры, полагающие, что теперь непременно победа будет за русской армией. Однако, главнокомандующий Кутузов имел по этому поводу совершенно противоположное мнение, считая, что битва будет проиграна.
В результате военного совета, который весьма неохотно возглавлял Кутузов и на котором присутствовал князь Андрей Болконский, было решено исполнить диспозицию к атаке неприятеля, воплотить план Вейротера – даже вопреки тому, что с ним был не согласен главнокомандующий. Андрей Болконский тоже хотел высказать по этому поводу свои мысли, но ему это не удалось.
Из-за плохой видимости – стоял сильный туман – русские не имели возможности начать сражение. Была ночь. Ростов, находясь в полудреме, мечтал о том, как расскажет сестре Наталье, что видел самого государя. Вдруг раздалось несколько выстрелов.
Ростов, подъехавший к отряду Багратиона, просил, чтобы его приставили к первому эскадрону, и его желание было исполнено. Тем временем армия противника тоже готовилась к сражению. Наполеоном был зачитан приказ о наступлении.
Армии готовятся к сражению под Аустерлицем. В движении колонн наблюдается беспорядок, что сразу же замечает Кутузов. Туман никак не рассеивается. Для Наполеона этот день – годовщина его коронования – был торжественным. Наконец, он снял перчатку с красивой белой руки и дал приказ начинать дело.
Для князя Андрея Болконского наступала давно желанная минута. Кутузов передал генералу приказ строить солдат в колонны и затем идти в обход деревни. Но между ними возникли разногласия, так как генерал предполагал построиться за деревней. Обстановка накалялась.
Увидев своего адъютанта Андрея, Кутузов немного смягчился и произнес: «Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли третья дивизия через деревню. Велите ей остановиться и ждать моего приказания…»
После этого Кутузов увидел двух приближающихся к колоннам императоров со свитой, и «вся его фигура и манера вдруг изменились». Он вдруг превратился в «подначальствующего» человека. На вопрос императора Александра «Что же Вы не начинаете?..» Кутузов ответил: «Я поджидаю, Ваше величество». Главнокомандующий оттягивал наступление в надежде сохранить войска, но государь настаивал на немедленном начале сражения. Кутузов не смел ослушаться императора.
Кутузов вглядывался в рассеивающийся туман. Адъютанты и генералы, по очереди смотря в зрительную трубу, обнаружили, что французы очень близко от них. Начался бой. Несмотря на ранение в щеку, Кутузов ринулся в толпу бегущих. «Остановите этих мерзавцев!» – задыхаясь, приказывал он полковому командиру. Солдаты начали стрелять без всякой команды.
Подпрапорщик выпустил знамя из рук, но Андрей Болконский подхватил его и с криком «ура» побежал вперед. Адъютант Кутузова был уверен, что весь батальон побежит за ним и поначалу так и случилось. Он слышал над собой свист пуль, видел борьбу рыжего артиллериста и французского солдата, которые дрались за банник, но в какой-то момент почувствовал, что ранен. Над ним не было ничего уже, кроме неба. Всматриваясь в него, Андрей, наконец, осознал, что все, происходящее ранее, было пустым. «Как же я не видал прежде этого высокого неба?» – удивлялся он.
Все желания Николая Ростова, который после короткого сна чувствовал себя решительным и храбрым, исполнялись: он был ординарцем при храбрейшем генерале; ехал с поручением к Кутузову, а, возможно, и к самому государю. Однако, по пути пылкому юноше пришлось столкнуться с трудностями: сначала прямо на него «шла огромная масса кавалеристов на вороных лошадях», затем он увидел, как русские и австрийские солдаты стреляли друг в друга, в результате чего было много раненых, но не мог допустить и мысли о поражении и бегстве своих соотечественников.
Ростов, находясь около деревни Праца, искал Кутузова и государя. Он спрашивал о них, но один солдат утверждал, что император сильно ранен, это же подтверждали и некоторые офицеры. Николай растерялся, и, не зная настоящей правды, был обескураженным и расстроенным. Вдруг счастье улыбнулось Ростову: он увидел своего обожаемого государя за деревней, сидящим на коне, целым и невредимым и понял, что слухи о его ранении были неправдивыми. Однако, радуясь такой неожиданной встрече и размышляя о произошедшем, юноша упустил возможность поговорить с царем о важном деле, ради которого упорно искал императора. Он боялся, что государь изменит о нем мнение в худшую сторону, тем более, уже знал, что сражение проиграно.
Раненый Андрей Болконский истекал кровью и стонал. Вдруг он услышал звуки копыт лошадей. Это были приближающиеся французы. Вдруг перед ним остановился сам Наполеон, который, сначала посчитал, что лежащий навзничь молодой человек, уже мертв, произнес: «Вот прекрасная смерть». Однако, всмотревшись внимательнее, император понял, что он жив и приказал отнести раненого на перевязочный пункт. Андрей не мог уже отвечать на вопросы Наполеона и молчал, однако, Бонапарт приказал, чтобы его осмотрел доктор Ларрей.
Удивительно, что французский император ласково обращался с русскими пленными. Но Андрей размышлял о другом – о смысле жизни, о Боге, о том, есть ли жизнь за гробом. Все происходящее в сравнении с этим казалось таким мелочным и ничтожным. Доктор Ларрей, осмотрев раненого, сделал вывод о том, что он безнадежный и уже не выздоровеет, и Болконский был отдан на попечение жителей деревни.
Роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир». Описание по главам. Том 1. Часть 3.
4.1 (82.22%) 9 votesКак только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват!» – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь в глубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине течения. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Légion d’honneur), которой Наполеон был главою.
Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал-адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал-адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал-адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал-адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garçon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал-адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал-адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая-то, очевидно важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.
Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
В этой главе Лев Николаевич Толстой рассуждает об абсолютной непрерывности движения, которая непонятна человеческому уму.
Целью движения французского войска является Москва, и оно с силой стремительности несется к ней. Русская армия вынуждена отступать, но по мере отступления в ней растет ожесточение против врага. Когда Кутузов и вся его армия уже были уверены, что Бородинское сражение выиграно, начали поступать известия о больших потерях в отрядах бойцов.
Отступившие от Бородина русские войска стояли у Филей. Вдруг ездивший для осмотра позиций Ермолов сообщил Кутузову, что сражаться на этой позиции нет никакой возможности, на что фельдмаршал отреагировал с иронией, усомнившись в здоровье Ермолова.
Кутузов, выйдя из экипажа, сел на лавку на краю дороги. Его окружили генералы, и многие вносили свои предложения по защите Москвы от врага. Главнокомандующий, слушая мнения приближенных, ясно понимал, что не было никакой физической возможности защитить Москву от неприятеля в полном значении этих слов, и сейчас ни в коем случае нельзя вступать в сражение, иначе произойдет путаница.
«Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал?» – переживал Кутузов и страдал от этого вопроса, который так часто задавал себе самому. Он ясно понимал, что русские войска должны оставить Москву, отступить, и нужно во что бы то ни стало отдать приказание.
В этой главе автор описывает военный совет, который происходил не в просторном доме, где собирались генералы, а в простой, хотя и самой лучшей избе обыкновенного мужика Андрея Савастьянова. Его внучка, шестилетняя Малаша, во все глаза смотрела, как один за одним к ним заходили генералы и рассаживались под иконами. Сюда же пожаловал и Кутузов.
Совет все не начинался, потому что все ждали Бенисгена, опаздывающего под предлогом осмотра позиций, хотя на самом деле генерал обедал. Наконец, прибыл и он, и Кутузов, встав, задал всем присутствующим вопрос: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России, или защищать ее?» Необходимо ли рисковать армией или отдать Москву без боя? Начались прения, но к единому мнению так и не пришли. Главнокомандующий приказал отступление.
В обстоятельствах, которые были важнее, чем отступление русской армии – оставлении Москвы и сожжении города после Бородинского сражения – Растопчин действовал совершенно иначе, чем Кутузов. Во всех городах России народ с некоторой беспечностью ожидал неприятеля, не бунтуя и не волнуясь при этом. Как только враг приближался к городу, богатые уходили, бросая имущество, бедные – хотя и оставались, сжигали все нажитое. «Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», - говорили им, но те, кто понимал обстановку, уходили, осознавая, что это сейчас необходимо. Граф Растопчин в этом случае действовал противоречиво: «то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему…»
Перед Элен Безуховой возникла странная задача: сохранить близость отношений и с вельможей, с которым встретилась в Петербурге, и с молодым принцем из заграницы – они сошлись в Вильне. Она нашла выход из положения, действуя не хитростью, но поставив себя в положение правой, а других заставляя чувствовать себя виноватыми. Когда иностранец начал упрекать ее, она гордо заявила: «Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом…» Молодой иностранец склонил Безухову принять католическую веру, сводив в храм, где она совершила определенные обряды посвящения.
Элен боялась, что светская власть осудит ее переход в католичество, и поэтому решила вызвать ревность у вельможи, говоря, что единственным средством получить право на нее является женитьба.
По Петербургу распространился слух, за кого из двух претендентов Элен хочет выйти замуж, однако, на том, что перед этим она должна будет развестись с мужем, внимание не акцентировалось. Только Мария Дмитриевна, приезжавшая в Петербург, осмелилась высказать мнение, противное всему обществу.
В законности предпринимаемого решения по поводу предстоящего брака сомневалась и мать Элен – княгиня Курагина, но свои доводы она приводила осторожно.
Дорогие читатели! Предлагаем ознакомиться с по главам.
Окончательно определившись с выбором, Элен написала письмо Пьеру Безухову, где сообщила, что перешла в католическую веру и намерена развестись с ним, чтобы впоследствии вступить в брак.
Пьер Безухов, попав на перевязочный пункт, увидев кровь и услышав стоны и крики раненых, пришел в замешательство. Единственное, что ему сейчас хотелось – оказаться в обычных условиях жизни и заснуть в своей постели.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее. Задумавшись, он отстал от своих, но увидел солдат, которые, разведя огонь, варили сало. Воспользовавшись предложением поесть, Пьер с удовольствием кушал то, что насыпали ему из котелка (блюдо называлось «кавардачок»). Затем солдаты провели его в Можайск и помогли отыскать своих. В гостиницах постоялого двора места не было, и поэтому Безухову пришлось лечь в свою коляску.
Только лишь Пьер Безухов прилег головой на подушку, ему показалось, что раздались выстрелы пушек и снарядов и послышались стоны раненых. Он понял, что, к счастью, это был только сон. На дворе стояла тишина. Пьер снова заснул, и ему чудились то слова благодетеля из масонской ложи, то Анатоль и Долохов, которые громко кричали и пели… Разбудил его голос берейтора: «Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство!»
Оказалось, что французы продвинулись в Можайск, и нужно отступать. Пьер пошел через город пешком и везде видел страдания оставленных раненых. По дороге он узнал, что умер его шурин.
Когда Пьер Безухов вернулся в Москву, его встретил адъютант графа Растопчина, который сообщил, что его везде ищут. Пьер повиновался и, не заезжая домой, взяв извозчика, поехал к главнокомандующему.
В доме графа и приемная, и прихожая были полны чиновников. Все уже знали о том, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана врагу, и рассуждали на эту тему. Ожидая в приемной, пока его вызовут, Пьер общался с присутствующими, которые выражали свое мнение по поводу происходящего.
Наконец, Пьера позвали к главнокомандующему. Разговор с Растопчиным был неприятным, ведь он приводил в пример некого Ключарева, который под видом строительства храма разрушает «храм своего отечества». Растопчин настаивал на том, чтобы Пьер прекратил отношения с такими людьми, и уезжал как можно скорее.
Безухов вышел от Растопчина очень рассерженным и сразу направился домой. Там ожидали его просители, которые желали разрешить свои вопросы. Нехотя приняв нескольких из них, Пьер пошел спать. На следующие утро пришел полицейский чиновник, который интересовался, уехал или уезжает ли Безухов. Игнорируя людей, ожидающих его в гостиной, Пьер поспешно оделся и вышел через заднее крыльцо в ворота. Больше домашние его не видели.
До первого сентября, то есть до того времени, когда неприятель займет Москву, Ростовы оставались в городе. Графиня-мать очень переживала за своих сыновей – Петю и Николая, которые служили в армии. Мысль о том, что они могут погибнуть, страшила бедную женщину. И во сне ей чудились убитые сыновья. Чтобы успокоить Ростову, граф посодействовал тому, чтобы Петя был переведен в полк Безухова, формирующийся под Москвой. Графиня надеялась, что ее любимый мальчик будет поближе к дому и в таких местах службы, где нет сражения. Матери казалось, что никого из детей она не любила так, как Петю.
Хотя уже все выехали из Москвы, Наталья ничего и слышать не хотела до тех пор, пока не вернется ее сокровище. Но когда двадцать восьмого августа он приехал, то специально обходился с мамой холодно и избегал ее нежностей, чтобы не позволить жалеть самого себя. Петя держался общества сестры Натальи, к которой питал нежные братские чувства. «С двадцать восьмого по тридцать первое августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненных в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы…» Готовились к отъезду и Ростовы, которые были в хлопотах и движении. Соня занималась тем, что складывала вещи, но была особенно грустной, узнав о том, что в письме Николай упомянул о княжне Марье. Зато графиня искренне радовалась, видя в этом промысел Божий и будучи уверенной, что ее сын и Марья соединят свои судьбы.
Петя и Наташа не помогали родителям собираться в дорогу, но наоборот, мешали всем. Они были веселыми – Петя находился в предвкушении новых, по его мнению, интересных событий, связанных со сражениями; Наташа слишком долго была грустной, а теперь выздоровела, и для печали не оставалось больше причин.
В последний день августа в доме Ростовых была суета, связанная с предстоящим отъездом. Двери были открыты настежь, мебель вывезена, сняты картины. Наташа никак не могла сосредоточиться на каком-либо деле, душа ее ни к чему не лежала.
Наташа, мгновенно оценив ситуацию, подошла к майору и попросила разрешения, чтобы раненые остановились у них. Тот согласился, но нужно было еще согласие отца. Граф Ростов на просьбу дочери отреагировал рассеянно, разрешив раненым быть у них, но при этом настаивая на срочном отъезде его семьи.
Петя Ростов за обедом сообщил, что на «Трех горах» будет большое сражение и сказали готовиться, чем вызвал большое расстройство матери, которая не хотела, чтобы сын снова шел на войну, но воспрепятствовать никак не могла, понимая, что чувство патриотизма у Пети преобладает даже над любовью к родным. Он не захочет прислушиваться ни к каким доводам.
Страх графини Ростовой еще более усугубился от рассказов о бесчинствах, которые творятся в городе.
После обеда Ростовы стали укладывать вещи, готовясь к скорому отъезду. В этом участвовали все – и взрослые, и Петя, и Соня, и даже Наташа, которая считала, что не нужно брать старую посуду и ковры. Из-за этого во время сборов получилось разногласие.
Как ни спешили Ростовы, отъезд пришлось отложить до утра, потому что и к ночи не все было собрано.
Последним днем Москвы стало воскресенье. Казалось бы, все было по-прежнему, и лишь непомерно высокие цены указывали на то, что надвигается беда, и город будет сдан врагу.
Из деревень пришло тридцать нагруженных подвод, принадлежащих Ростовым, что для окружающих казалось огромным богатством. За них даже предлагали огромные деньги. Но это было не настолько важно, как то, что приходили слуги и денщики от получивших ранение офицеров, прося похлопотать, чтобы дали подводы для того, чтобы вывезти их из Москвы. Дворецкий категорически отказывал, и даже не желал сообщать об этом графу; графиня, узнав о том, что хотят воспользоваться их подводами, стала роптать, упрекая Илью Андреевича: «что за дом ничего не дают, а теперь и все наше - детское состояние погубить хочешь…» Этот разговор услышала дочь графини, Наташа Ростова.
Первого сентября, как раз накануне отъезда Ростовых из Москвы, из армии приехал Берг, муж Веры. Вбежав в гостиную, он поздоровался с родственниками, спросил о здоровье тещи, но граф, увидев зятя, поинтересовался, как обстоят дела на военном фронте. «Что войска? Отступают или будет еще сраженье?» – спросил Илья Андреевич. Между ними завязался диалог.
Тем временем, Наташа Ростова, узнав о сложном положении раненых, сразу взяла ситуацию в свои руки, слезно и даже возмущенным тоном прося родителей посодействовать в просьбе офицера дать подводы для того, чтобы перевезти их в безопасное место. «Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! - закричала она. - Они остаются!» Девушка сильно волновалась. И вдруг под таким напором графиня сдалась, промолвив: «Делайте, что хотите». Илья Андреевич обрадовался, что дочь добилась того, что раненые не останутся в Москве, ведь он и сам хотел помочь несчастным. Спросив разрешения распорядиться по поводу размещения раненых на подводах, Наташа стала активно действовать в этом направлении. Домашние помогали доброй девушке.
Все было готово к отъезду, подводы с ранеными одна за другой выезжали со двора. Вдруг Соня Ростова обратила внимание на коляску, в которой было знакомое лицо. Оказалось, это был раненый Андрей Болконский. «Говорят при смерти» – сказали о нем. Соня передала печальную новость графине, и та, заплакав, думала, как сказать об этом Наташе, ведь заранее предвидела реакцию чуткой и импульсивной девушки на известие о бывшем женихе.
Предлагаем ознакомиться с в романе Л. Н. Толстого “Война и мир”.
Наконец, все тронулись в путь. Наташе пока не признались в том, что Андрей Болконский при смерти и едет с ними.
Вдруг, когда объезжали Сухареву башню, Наташа среди народа, который шел и ехал на подводах, заметила Пьера Безухова и радостно вскрикнула: «Смотрите, это он».
Однако, Пьер не разделял радости Наташи, более того, лицо его было печально, и выяснилось, что он остается в Москве. На вопросы граф Безухов отвечал рассеянно и просил, чтобы его ни о чем не спрашивали. Отстав от кареты, Пьер отошел на тротуар.
Пока знакомых Пьера волновал вопрос, куда же он исчез из дома, Безухов в течение двух дней жил в пустой квартире покойного Бездеева. Что же явилось причиной его внезапного исчезновения? Во-первых, настоятельный совет Растопчина, который приказывал как можно быстрее удалиться из города; во-вторых, – и это явилось последнее каплей – Безухову сообщили, что в приемной его дожидается француз, который привез письмо от супруги Елены Васильевны. Пьер пообещал встретиться с французом, а сам, взяв шляпу, вышел через заднюю дверь кабинета.
Найдя дом Бездеева, в котором давно не бывал, Безухов спросил Софью Даниловну и, узнав, что она уехала в торжовскую деревню, все равно вошел под предлогом того, что нужно разобрать книги.
Предупредив слугу Герасима ни в коем случае не говорить, кто он, Пьер попросил приобрести крестьянское платье и пистолет. Именно тогда, когда Безухов с Герасимом ходил покупать пистолет, он и встретил Ростовых.
Первого сентября, ночью, Кутузов отдал приказ об отступлении русских войск от Москвы на Рязанскую дорогу.
«Разве могло быть иначе?» – подумал Наполеон, считая, что российская столица уже у его ног. Позавтракав, французский император снова стоял на Поклонной горе, размышляя и придумывая речь, с которой он обратится к боярам.
Вдруг император, чувствуя, что величественная минута продолжается слишком долго, подал рукою знак, и после того, как раздался сигнал пушки, войска двинулись в город.
Москва была пуста, несмотря на то, что в ней оставался еще некоторый процент жителей. Беспокойный и усталый Наполеон, желая соблюсти правила приличия, ожидал депутации. Наконец, он приказал подать экипаж, и, сев в карету, со словами «Не удалась развязка театрального представления», поехал в предместье.
Русская армия, проходя через Москву, увлекали за собой последних жителей и раненых. Во время движения войск была давка. На Москворецком мосту послышались сильные крики большой толпы, и страшно визжала какая-то баба. Оказывается, это произошло оттого, что генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбегаются, приказал снять орудия и сказал, что будет стрелять по мосту, который заполнили люди.
Сам город опустел. Не было слышно звуков проезжающих повозок, очень редкими были шаги пешеходов. Во дворе Ростовых тоже было тихо. Из домочадцев Ростовых остались лишь ребенок – казачок Мишка, который был внуком Васильевича, дворник Игнат, Мавра Кузьминична и Васильич.
Вдруг к калитке подошел офицер и стал просить, чтобы дали поговорить с Ильей Андреевичем Ростовым. Узнав, что хозяева уехали, офицер расстроился. Оказалось, что это был родственник графу, и Мавра Кузьминична, сразу заметив это, решила помочь бедному человеку в стоптанных сапогах и дала ему двадцать рублей.
В недостроенном доме, на Варварке, в питейном заведении, были слышны пьяные крики и песни. Около десяти человек фабричных пели вразнобой, пьяными голосами. Вдруг послышались удары, в дверях завязалась драка между целовальником и кузнецом, который в ходе потасовки был убит.
Другая, небольшая группа людей собралась у стены Китай-города и слушала человека, который читал указ от тридцать первого августа. Чтобы удостовериться в том, что в указе написана правда, желая послужить на благо Отечества, народ двинулся к полицмейстеру, но тот, испугавшись, на дрожжах сбежал от толпы.
Возмущенный и огорченный тем, что его не пригласили на военный совет, граф Растопчин вернулся в Москву. После ужина его разбудил курьер, который привез письмо от Кутузова, в котором тот просил выслать полицейских чиновников для того, чтобы провести войска через город. Хотя Растопчин знал, что Москва будет оставлена, эта просьба, изложенная в письменном виде, вызвала у него раздражение. В будущем в своих записках он описывал причины своего отношения к происходящему: тысячи жителей обмануты тем, что Москва не будет сдана, московская святыня, запасы хлеба, даже оружие не вывезены.
Причины для бунта народа не было, жители уехали, отступавшие войска наполняли город, но Растопчин почему-то волновался. Оказалось, что этот человек совершенно не знает народа, которым руководил, он просто играл красивую роль, которая нравилась ему. Но только лишь событие приняло настоящие, исторические масштабы, в роли Растопчина уже не было необходимости, эта игра оказалась бессмысленной.
Всю ночь сильно раздраженный граф Растопчин отдавал приказания, повелевая отпустить и пожарную команду, и заключенных из острога, и даже сумасшедших из желтого дома. Услышав о том, что Верещагина еще не казнили, Растопчин велел привести его к нему.
Настало такое время, когда никто уже не спрашивал распоряжений графа: все оставшиеся в городе решали сами, что им делать. Растопчин, хмурый и недовольный, уезжал в Раскольники. Полицмейстер и адъютант вошли к нему сообщить, что лошади готовы, но также объявили, что за дверью графа ждет огромная толпа людей. Растопчин подошел к окну, чтобы увидеть собравшийся народ. Затем, проигнорировав предложение полицмейстера по поводу того, что делать с таким множеством людей, граф подумал: ««Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва». И, выйдя, поздоровавшись с народом, натравил разъяренных людей против своего врага Верещагина, обвинив бедного человека в измене Родине. После таких слов последовала расправа над жертвой, которую Растопчин приказал убить. Погиб также высокий малый, который имел неосторожность вцепиться в шею Верещагину. После того, как гнев толпы был удовлетворен, граф Растопчин сел в коляску и уехал. Прибыв в загородный дом и занявшись домашними делами, он совсем успокоился, заглушив укоры совести. Через некоторое время Растопчин выехал из Сокольников и поехал к Яузовскому мосту, чтобы встретить там Кутузова, которому хотел высказать гневные слова. По дороге он встретил сумасшедшего, который, увидев его, побежал рядом с коляской, произнося нелепые слова: «Трижды убили меня, трижды воскресал я из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну».
Растопчин все же достиг намеченной цели. Он встретил Кутузова возле Яузовского моста и упрекал его за то, что он якобы сказал, что не сдаст Москву без сражения, но обманул. И вдруг Главнокомандующий тихо произнес: «Я не отдам Москвы, не дав сражения». Эти слова вызвали странную реакцию у Растопчина: он поспешно отошел от Кутузова и вдруг, взяв в руки нагайку, стал криком разгонять собравшиеся повозки.
В полдень войска Мюрата вступили в Москву. Небольшая толпа оставшихся в Москве жителей собралась вокруг этого «длинноволосого начальника» и недоумевала, кто это. Мюрат, повернувшись к переводчику, спросил, где русские войска. О том, что ворота в крепость заделаны и, возможно, там засада, ему доложил французский офицер. Мюрат приказал расстрелять ворота из легких орудий. Началась перестрелка между французами и теми, кто находился за воротами. Кто были эти люди, не знал никто, но все они были убиты.
Когда солдаты войска, измученные и истощенные, разошлись по квартирам, они не смогли воздержаться, чтобы не грабить то, что было нажито хозяевами.
В тот же день французскими начальниками раздавались приказы о том, чтобы, во-первых, запретить войскам расходиться по городу, во-вторых, пресечь всякое мародерство и притеснение жителей, но не смогли удержать голодных воинов от грабежей. Вследствие бесчинств начались и пожары. Город уничтожился. Москва сгорела.
Пьер Безухов в своем уединении был близок к сумасшествию. Ища тихого убежища, он нашел его в кабинете покойного Иосифа Алексеевича. Думая, что будет защищать Москву, Пьер приобрел кафтан и пистолет. Его преследовала неотступная мысль – убить Наполеона и тем самым либо погибнуть, либо «прекратить несчастье всей Европы». Он пил водку, спал на грубой постели, на грязном белье и был в состоянии, которое похоже на помешательство.
Но еще в более жутком состоянии был Макар Алексеич, который, будучи пьяным, увидев пистолет Пьера на столе, схватил его и стал кричать: «К оружию! На абордаж!» Его пытались унять.
В таком виде и застали их приблизившиеся к дому двое конных французов.
Французские воины вошли в жилище и были довольны, что попали в такую хорошую квартиру. Они стали говорить с Герасимом и Пьером, но первый не знал французского, второй – делал вид, что не знает – до тех пор, пока пьяный Макар Алексеич не выстрелил во французского офицера. Слава Богу, обошлось без жертв, потому что Пьер вовремя защитил француза, выхватив пистолет у безумного Макара. Далее Безухов, забыв о своем намерении не выдавать свое знание иностранного языка, обратился к французу со словами: «Вы не ранены?» Он стал умолять офицера не расправляться с Макаром Алексеичем, убеждая, что тот сделал это в безумии. Услышав, что Пьер свободно говорит по-французски, офицер подумал, что он француз и был убежден в этом даже тогда, когда Безухов признался, что на самом деле русский. Благодарный за спасение жизни, офицер помиловал Макара Алексеича, приказав отпустить его.
Как ни уверял Пьер капитана, что он не француз, офицер и слышать ничего не хотел. Он убеждал Безухова, что навеки связан с ним, потому что очень благодарен за спасение жизни. В этом человеке Пьер увидел столько благородства, столько добродушия, что невольно пожал протянутую руку. «Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября» – отрекомендовался он, улыбаясь. В разговоре с этим веселым, добрым офицером Пьер испытывал чувство удовлетворенности.
Принесены были кушанья, и Рамбаль пригласил Пьера, который с радостью согласился, потому что был очень голоден. Они разговаривали во время трапезы по-французски, но вдруг беседа была прервана приездом Мореля, который пришел сказать капитану, что прибыли виртембергские гусары и желают ставить лошадей на тот же двор, где стояли лошади капитана. Тот спросил у старшего унтер-офицера, на каком основании занимают квартиру, которая уже занята. Наконец, немец, речь которого переводил Пьер, сдался и увел своих солдат.
Пьера мучило сознание собственной слабости. Он понимал, что теперь не сможет убить Наполеона.
Вдруг веселый разговор капитана, прежде забавный для Безухова, стал ему противен. Он хотел уйти, но продолжал сидеть на том же месте. Рамбаль разоткровенничался с ним и рассказал о своем детстве и юности, Пьер тоже вдруг неожиданно для себя самого поведал французу, что любит Наташу Ростову, но она не может принадлежать ему. Наконец, он открыл офицеру и свое положение, и настоящий титул. Француз был удивлен, как человек, будучи настолько богатым, остается в Москве и пытается скрыть свое звание и даже имя.
На Петровке начался пожар, но это было очень далеко, так что повода для волнений пока не было.
Ростовы выехали очень поздно и вынуждены были разместиться в одной из изб, находящихся в Мытищах, потому что поезд довез их только до этого места.
В осенней темноте ночи страшно звучали стоны раненого, который находился в соседней от Ростовых избе и испытывал сильные боли из-за разбитой кисти руки.
Вдруг все увидели другой пожар, который начался в Москве, и уже испугались. Тушить его было некому. Напуганные люди вздыхали, молились, но сделать ничего не могли.
Вернувшись, камердинер доложил графу Илье Андреевичу, что в Москве начались пожары. Все Ростовы пришли в ужас от этого известия: графиня Наталья заплакала, Соня испугалась, Наташа поникла и побледнела. Сраженная известием о ранении Андрея Болконского, она говорила теперь невпопад и мало на чем могла сосредоточить внимание. Она сидела неподвижно, в глазах читалось какое-то решение, но что именно, родные понять не могли.
Сначала Наталья притворилась, что спит, а затем, под покровом ночи, когда все родные уснули, вышла в сени, а оттуда – во двор. Девушка преследовала цель увидеть Андрея Болконского. И нашла своего любимого в избе, среди раненых. «Он был такой же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее». Увидев Наталью, он протянул ей руку.
После того, как князь Андрей Болконский очнулся на перевязочном пункте, который находился на Бородинском поле, он почти постоянно был в беспамятстве. Ранение казалось настолько серьезным, что он должен был умереть уже очень скоро. Однако, вопреки прогнозам, на седьмой день Андрей съел хлеб и выпил чаю. Доктор заметил, что состояние больного улучшилось. Но когда Болконский был перевезен в Мытищи, оказавшись в избе, из-за сильной боли, вызванной передвижением, снова потерял сознание. Придя в себя, он потребовал чаю. Пульс больного улучшился, и доктор, будучи убежденным, что жить этому раненому осталось совсем немного, даже огорчился, предполагая, что Андрей все равно умрет, но даже в больших страданиях, чем сейчас.
Выпив чаю, Андрей попросил Евангелие, но не для того, чтобы читать его. Он хотел приобщиться к этой Святой Книге, и, ощущая ее рядом, размышлял о Божьей любви к человечеству. «Любить ближних, любить врагов своих. Все любить - любить Бога во всех проявлениях, – думал Андрей. – Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью Божеской». «Божья любовь не может измениться» – радовался в душе Болконский.
Затем он стал вспоминать о Наташе, пролистывая в памяти события, связанные с его отказом ей, осознавая жестокость разрыва отношений, понимая ее стыд и раскаяние по поводу произошедшего. И вдруг, к своему безмерному удивлению, Андрей увидел настоящую живую Наташу Ростову возле своей постели. Она стояла на коленях, целовала его руку и просила прощения. «Я Вас люблю» – промолвил Андрей, – я люблю тебя больше, лучше, чем прежде».
Разбуженный по причине происходящего доктор сделал влюбленным строгое замечание, приказав Наташе уйти. Графиня Ростова уже обнаружила исчезновение дочери и, догадавшись, где она может быть, послала за ней Софью. Наташа вернулась в избу, и, рыдая, упала на свою постель. С тех пор она постоянно ухаживала за раненым Болконским. Графиня не противилась дочери, невзирая на то, что Андрей могу умереть в любую минуту на ее руках.
Третьего сентября Пьер Безухов проснулся разбитый, с ужасной головной болью и непонятным чувством вины за самого себя. Причиной было вчерашнее общение с Рамбалем.
На часах было уже одиннадцать утра, и Безухов вспомнил, что ему предстояло сделать в этот день. Он торопился осуществить задуманное. Взяв в руки пистолет, Пьер собрался уже выходить, как вдруг ему пришла мысль – правильно ли он делает, что несет оружие, тщательно не спрятав его. Он думал, чем лучше уничтожить главного врага России – пистолетом или все-таки кинжалом. Поразмыслив, он быстро взял купленный накануне кинжал и запрятал его под жилет.
Пожар, который Пьер видел вчера, значительно усилился. Граф решил идти к месту, где собрался внедрить в жизнь задуманный план. Улицы и переулки были пустынными, всюду разносился запах гари и дыма.
Пьер боялся, что не сможет осуществить свое намерение, но при этом не знал, что Наполеон Бонапарт уже находился в Кремле и, сидя в царском кабинете, будучи в мрачном настроении, отдавал приказания.
Безухов приближался к Поварской улице, но пожар в этом месте становился все сильнее и сильнее, огонь разгорался больше и больше. Как будто не осознавая всей опасности положения, Пьер шел вперед. Вдруг он услышал отчаянный плач женщины и, остановившись, поднял голову. В стороне от дороги, на куче домашних пожитков, сидела семья погорельцев. Уже немолодая женщина, сильно плача, что-то приговаривала, маленькие грязные, очень бедно одетые девчушки с немым ужасом смотрели на мать, на руках старушки-няни надрывно плакал испуганный мальчонка лет семи, грязная босоногая девка, опаленная пожаром, с ужасом обдергивала сгоревшие волосы, сидя на сундуке. Рядом невысокий человек, одетый в мундир, с каменным лицом разгребал сундуки, выискивая оттуда хотя бы какую-то одежду.
Это был отец семейства. Женщина, увидев Пьера, подбежала к нему и, упав на колени, стала слезно умолять о помощи. Плача и причитая, она рассказала, что при пожаре они потеряли младшую дочь, Катеньку, которую не успели выхватить из огня. Сердобольный Пьер поспешил на помощь, туда, куда повела его девка по имени Аниска. Вся улица была застлана черным едким дымом. Подойдя к дому, Пьер стал спрашивать у находившихся там французов, не видели ли они ребенка. Они указали ему на круг, где под скамейкой лежала маленькая трехлетняя девочка. Безухов схватил ее на руки и побежал обратно, чтобы отдать кусавшегося и сопротивляющегося ребенка отчаявшейся матери.
За короткое время, пока Пьер принимал меры по спасению девочки, вид Поварской улицы изменился к худшему: все было заполнено спасающимися людьми и вытащенными пожитками. Пьер нес девочку, которая сидела у него на руках и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг. Он искал мать Кати, но почему-то не находил этой семьи, которая еще недавно была здесь.
Вдруг он заметил армянское семейство, и более всего обратил внимание на красивую молодую женщину, которая смотрела в землю большими черными глазами, как бы боясь своей красоты.
Пьера с ребенком заметили и стали спрашивать, кого он ищет. Выяснив, чей это ребенок, Безухов хотел пойти отдать дитя, как вдруг увидел, как к армянскому семейству сначала подошли два французских солдата, а затем один из них стал мародерствовать, насильно снимая с красавицы-армянки дорогое ожерелье. Безухов, видя этот беспредел, быстро отдал ребенка одной женщине, и стал заступаться за девушку, подравшись с французом. За это он был взят в плен и посажен под строгий караул, потому что казался самым подозрительным из оставшихся коренных жителей Москвы, которые тоже оказались в плену.
Описание третьей части третьего тома романа Л. Н. Толстого «Война и мир» по главам
5 (100%) 2 votesС конца 1811-го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти - миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811-го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d"Oldenbourg, [ Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу. ] - и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [ хорошие принципы] , а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас - потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей-христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, - не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все - миллиарды причин - совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, - были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Текущая страница: 1 (всего у книги 51 страниц)
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
С конца 1811-го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811-го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frère, je consens à rendre le duché au duc d"Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан mémorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей-христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое-то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда-нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.
29-го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию-Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frère [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10-го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12-го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l"Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois-ci. Oh! quand il s"en mêle lui-même ça chauffe… Nom de Dieu… Le voilà!.. Vive l"Empereur! Les voilà donc les Steppes de l"Asie! Vilain pays tout de même. Au revoir, Beauché; je te réserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L"as tu vu, l"Empereur? Vive l"Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gérard, je te fais ministre du Cachemire, c"est arrêté. Vive l"Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l"Empereur! Le voilà! Le vois tu? Je l"ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l"ai vu donner la croix à l"un des vieux… Vive l"Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей-богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13-го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что-то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Légion d"honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]
Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал-адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал-адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал-адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал-адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garçon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал-адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал-адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая-то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.
Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frère. J"ai appris hier que malgré la loyauté avec laquelle j"ai maintenu mes engagements envers Votre Majesté, ses troupes ont franchis les frontières de la Russie, et je reçois à l"instant de Petérsbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majesté s"est considérée comme en état de guerre avec moi dès le moment où le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui délivrer, n"auraient jamais pu me faire supposer que cette démarche servirait jamais de prétexte à l"agression. En effet cet ambassadeur n"y a jamais été autorisé comme il l"a déclaré lui-même, et aussitôt que j"en fus informé, je lui ai fait connaître combien je le désapprouvais en lui donnant l"ordre de rester à son poste. Si Votre Majesté n"est pas intentionnée de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu"elle consente à retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s"est passé comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majesté, je me verrai forcé de repousser une attaque que rien n"a provoquée de ma part. Il dépend encore de Votre Majesté d"éviter à l"humanité les calamités d"une nouvelle guerre.
(signé) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по-прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из-за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]
13-го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13-го на 14-е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер-офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер-офицер, нахмурившись и проворчав какое-то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер-офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер-офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из-за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
